Начало беседы читать здесь
 
В продолжении беседы с врачом-психотерапевтом, членом Свято-Никольского братства при Петро-Павловском соборе Минска, специалистом Минского гештальт института (МиГИ) Андреем Бутько поговорим о том, что нужно делать, чтобы ребёнок стал человеком.
 
 
— Если говорить об условиях, в которых рождается человечность, то ребёнок познаёт себя через другого, — отвечает Андрей Бутько. — И для того, чтобы в человеке родилась человечность, нужно создать определённые условия. Как акушеры создают условия для рождения ребёнка, так и родители, люди, окружающие его, создают условия для рождения человечности. Для этого нужно несколько ключевых условий: признание, принятие и принадлежность.
 
Есть такие противоположности как стыд и признание. Говорю о стыде как чувстве, которое возникает в ответ на ранение, на какую-то травму. Стыд не в смысле «стыдно воровать», а как ощущение, что я какой-то не такой, неправильный, и поэтому меня не примут, что я не принадлежу человеческому обществу и меня нужно выгнать из него. А принятие — это ощущение того, что тебя принимают, что ты — наш, что с тобой всё в порядке.
 
Ребёнок становится человеком, когда живёт в таких условиях, где его признают и прощают, видят его и красоту, и несовершенство. Я всё-таки попытаюсь проводить христианские аналогии и скажу так: человек после грехопадения по своей природе несовершенен. Но в этом несовершенстве всё равно остаётся красота образа Божия. Важно признание этой красоты и, вместе с тем, признание права на несовершенство человека, прощение его.
 
 
— Потому что это беда, когда тебе не прощают твои слабости?
 
— И нет ничего страшнее, когда не видят твоей красоты, не радуются твоему существованию (твоему телу, запаху, голосу, взгляду). Вот условия для рождения человека, при которых человечность растёт и развивается.
 
— А что происходит, когда этих условий нет?
 
— Тогда человеку очень трудно развиваться. Хотя, конечно, он всё равно растёт. Мы нуждаемся в признании, прощении, принятии нас такими, какие мы есть. И когда не получаем этого, то предпринимаем попытки найти. Варианты решения могут быть разные. Но когда я чувствую, что другие принимают мою красоту и прощают несовершенство, тогда я могу сам себя признать и простить. Тогда я получаю право быть человеком…
 
— В собственных глазах?
 
— Да. Ключевой момент состоит в том, что для того, чтобы мне самому себя принять, простить и полюбить, вначале нужен кто-то рядом, кто бы смог это сделать, кто бы смог взглянуть на меня глазами, полными любви. Как в Евангелии: «Не имею человека, который опустил бы меня в купальню» (Ин. 5:7). Способность признавать красоту другого и прощать его несовершенство после грехопадения — это приоритетное качество человека. И получить его можно только от другого человека, от кого-то рядом.
 
— Однако христианство учит нас не мириться с нашей испорченностью, а каяться и работать над собой, чтобы быть лучше. А если рядом с нами будут люди, которые станут принимать нас такими, какие мы есть, то зачем тогда меняться?!
 
— Разное «принятие» мы имеем в виду. Я говорю о принятии как признании красоты, о принятии как включённости, присутствии в жизни другого всем своим существом. Будучи христианами, мы понимаем, что после грехопадения мы все склонны ко злу, и, чтобы делать добро, нужно прикладывать усилие. После грехопадения эта плоскость наклонилась. Как рождается и умножается несовершенство? Пример. Здоровый ребёнок чувствителен, он всем своим существом включён в контакт с родителем, а отец или мать могут телесно или эмоционально отсутствовать, и «маленький человечек» чувствует боль, разные оттенки боли. Из этих ростков и оттенков боли может вырасти психопатология.
 
Ребёнок точно улавливает — любят его или нет, есть ли у родителей время для него. Если нет, то он чувствует себя непризнанным. Родители могут об этом и не говорить, но малыш всё ощущает, он считывает это по их поведению.
 
И тогда он не чувствует себя признанным, принятым и прощённым. Если у мамы или папы нет времени для него, то он испытывает стыд — значит, с ним что-то не так, он как будто не достоин признания, не достоин жить. От этого на сердце рана, и от этой раны — увеличение его несовершенства.
 
Увеличение количества ранений, полученных в отношениях с другими людьми, множит моё собственное несовершенство. По-разному это называется — комплексы, травмы, только потом я стыжусь своих ран, боюсь показать своё израненное сердце другому. Потому что боюсь, как бы меня снова не ранили.
 
 
— То есть формируется установка, что со мной что-то не так… И в личности закрепляются изъяны?
 
— Да. Эти раны делают меня более несовершенным. Я живу с чувством стыда и страхом — и в этом моё несовершенство.
 
— В одной из книг Андрея Лоргуса, священника и психотерапевта, недавно прочла утверждение, что личность, которая была обделена в детстве, чтобы стать цельным, зрелым человеком, может дородительствовать, доразвить сама себя.
 
— Сама себя? Всё-таки, нет. Пока я живу с этими ранами, то похож на расслабленного, лежащего у Овчей купели и ждущего того, кто…
 
— Посмотрит на меня любящим взглядом, как Христос посмотрел? Ведь Спаситель знал все грехи расслабленного и, тем не менее, оказал ему милость исцеления.
 
— Да, когда я встречу того, рядом с кем смогу почувствовать признание, кому смогу показать свои раны, не боясь очередной боли, в лучах его любви язвы начнут излечиваться, затягиваться. И как только это начнёт происходить, я буду становиться более человечным. Для этого обязательно нужен другой человек, без него подобное невозможно.
 
— Без его примера?
 
— Даже не примера. Заживление ран происходит во взаимодействии.
 
— Значит, если человек, имеющий душевные травмы, прочитает где-то о подобном примере, или услышит от кого-то, или же посмотрит фильм, это ему не поможет? Он должен лично встретить нужного человека?
 
— Всё другое действует более слабо. Не так сильно, как реальная встреча, важна полнота присутствия, в том числе и телесного.
 
Вот ребёнок изранен в отношениях с родителями или людьми, которые его воспитывали, стыдится своих ран, боится их показать. И если он, будучи уже взрослым, попадает в условия, которые хотя бы отдалённо напоминают условия травмирования, то в этот момент превращается в раненое животное, которое отчаянно защищает себя, — тогда это будто бы не совсем человек. В этот момент в нём как будто меньше человечности.
 
Психологические травмы иногда сравнивают с травмами военными. Как у солдат, вернувшихся из «горячих точек», у которых резкий свет, звук могли породить волну ужаса, желание нападать или прятаться. То есть условия, напоминающие войну, могли вызвать неадекватную реакцию. И вот человек, израненный в детстве, в любой момент может превратиться в животное, которое стремится выжить. Мы можем говорить, что этот человек жестокий или гулящий, или курящий, или пьющий, усердно худеющий, крайне заботящийся о здоровье. Он заражён страхом и стыдом, неувиденной болью. Разные могут быть способы защиты себя, а значит, неадекватного поведения. Но когда мы говорим: он — не человек, а зверь, то забываем, что это — зверь раненый.
 
 
— Выходит, что весь этот негатив преодолевается только любовью… И такой человек не зверь, а жертва.
 
— В широком смысле — да. И чем больше человек ведёт себя как животное, значит, тем больше его раны.
 
— Но ведь ранен-то он, травмирован одними людьми. А по жизни больно делает тем, кто к этому не имеет никакого отношения! Это несправедливо и непредсказуемо! Близкого родственника знаешь, какие у него были проблемы, почему он так реагирует. А если жизнь человека тебе неизвестна, то и не догадаешься, почему он такой.
 
— Важно всё же не упускать из виду, что в момент аффекта он не может быть человеком, это раненый «зверь», а когда успокаивается — снова человек.
 
— То есть, какое-то милосердие должно быть, снисхождение?
 
— Да. Но мы идём по улице и видим, что количество раненых «зверей» увеличивается, значит, вокруг нас мало людей, которые способны исцелять их раны.
 
— Но раз их становится меньше, значит, процесс идёт не в лучшем направлении! Как же тогда людьми становиться и детей воспитывать человечными, раз самого настоящего человека — Иисуса Христа — нам не видать до Его второго пришествия?
 
— Я не люблю апокалиптических настроений (смеётся). Но то, что количество и разнообразие психопатологии растёт, это правда. А количество эмоционально здоровых людей уменьшается.
 
— Куда же они деваются?
 
— Наверное, это вечное противостояние, борьба добра и зла.
 
 
— Мне всё же вспоминается та оптимистическая мысль, высказанная Серафимом Саровским: если всего один человек сможет стяжать мир душевный и отразить в себе образ Христа, то тысячи людей спасутся вокруг него. Получается, для того, чтобы оздоровить мир, достаточно бывает искры света, живущей в одном человеке.
 
— Современная гештальт-терапия позиционирует себя как нерелигиозное направление, но, по сути, пришла к идее, согласной с Евангелием: если ты хочешь оздоровить общество, оздорови себя, начни с себя самого.
 
— Но Вы же сказали, что человек не может сам себя довоспитать, пока не встретит человека, который ему поможет...
 
— Конечно. Начинать нужно с пары людей.
 
— Выходит, надо молиться, чтобы Бог послал человека, у которого я мог бы научиться тому, чего не умею, чего мне по каким-то причинам не дала моя собственная жизнь, мои близкие люди. И не осуждать, не обвинять их за это.
 
— Суть такова, что, когда мы видим «озверевшего» человека, который нас атакует, надо хотя бы головой понимать, что это раненый «зверь». И ещё задуматься о том, что раз вокруг много «озверевших» людей, значит, я сам, возможно, недостаточно человечен. Если бы я был человеком в более широком смысле, то вокруг меня «звери» становились бы людьми. И двигались бы в сторону не большего одичания, а очеловечивания. Получается, что здесь христианство и психология перекликаются, говорят об одном и том же разными словами.
 
— Может, потому, что истина всегда и везде — истина?
 
— Возможно. И завершить хочется напоминанием, что человек не может в одиночку стать человеком. Перемены могут начаться только с пары: человек-человек или человек-Бог.