Большая часть советского искусства — молитва без Бога. Иначе говоря, в его чистом виде, — искусство интуитивного ощущения чего-то вечного, светлого и доброго, которое человек ищет не в духе, а в колхозе. Это обман души, загнанной в подземелья плоти. Коммунисты заточили веру в недра русской души, но не убили. Сначала они предложили душе утопию, но потом, осознав её нереальность, переключились на родоплеменные основы организации человечества. И искусство приняло формы детства цивилизации: народные герои, жизнь и смерть за племя, за землю, за детей, за будущее, за смутно ощущаемого бога, который персонифицировался в вожде племени. На этом этапе появились те, кого в советском искусстве называют «народниками».
 
 
Советская власть срезала высшую иррациональную часть существа человека, превратив его в добронамеренного идиота, преданного племени, избранного на царство на Земле. И всё бы было правильно (и равенство, и братство, и один карман, и одна любовь и смерть на всех), но вот беда — человек не может жить лишь мечтой о справедливом потреблении! По сути, коммунизм ничем не отличается от капитализма. Разве что размером ложки.
 
Капитализм — это торжество эгоизма, который может себе позволить гиперпотребление в одно лицо. Причём максимумом капитализма является даже не само потребление благ. Любой миллионер не сможет съесть всех денег. Эти миллионы остаются после его смерти почти нетронутыми, — факт, казалось бы, должный убивать азарт приобретения капитала и рождать ощущение бессмысленности работы ради результата, которым нельзя воспользоваться. Но идея богатства зомбирует человека и подчиняет волю целых народов и стран. Получается, что сугубо материальное явление — капитализм — подчиняется некоему бесплотному духу денег, обессмысливающему капитал, но нужному самому себе.
 
 
Социализм — такое же торжество потреблении, но только равномерного и распределённого. Ничего отличного от капитализма в коммунизме нет. И то, и другое — просто разные формы удовлетворения животной потребности. Социализм, вместо индивидуальной борьбы за себя, рождает не менее болезненное состояние зависти к брату и мучения надзора за мифической справедливостью распределения. Капитализм позволяет насытится одному сильному и ловкому вожаку или герою капиталистического труда. Это психология сильной эгоистичной личности. А социализм — религия массового слабого потребителя-неудачника. Ставка на бездарность, естественно, родила культ мещанства. Мещанство и социализм — разные формы проявления сущности социализма. И, разумеется, мещанство победило, как более трезвая и адекватная парадигма потребления. Оно обнаружило родство с капитализмом и убило СССР, вернув его туда, откуда вышло, — в капитализм.
 
И социализм, и капитализм мучают людей в равной силе, но в разной форме. Основа там и тут — эгоизм и телесная ненасытность.
 
Всё советское искусство было проиграно на заре советской власти. Есенин задал святость и веру без Бога. А Платонов исследовал пустоту коммунизма и открыл, что в основе коммунизма лежит пропасть ада. За всеми жертвами, героизмом, прекрасными смертями, вдохновенным трудом комсомольцев и партийцев лежит глубинная пропасть бессмыслицы, молчания, пустоты, тяжести и мрачности. Чем больше читаешь «Потудань» или «Котлован», тем более душа приближается к бездне ада, где нет просвета. Там умирают любовь и вдохновение и рождается беспросветная тишина отчаяния.
 
 
И это справедливо. Человек не может жить без духа, без подключения духа к небу, без возможности нырять своим духом в мир Духа, освежаться там, очищаться, вдохновляться, просвещаться и наполняться иррациональным чувством любви. Человек не может жить без вдохновения интуиции и ностальгии по чему-то большему, чем он; без божества и без вдохновения, потому что человек — не экономическая скотина.
 
Слово «человек», в самом деле, звучит гордо. Но не вследствие того, будто этот космический полип заштатной планеты чем-то силён и велик или представляет из себя некий невиданный сосуд ума, а потому, что в нём есть капля Бога, и она именно составляет его суть.
 
Человек задыхается и умирает при капитализме и социализме — в мире, где правит невидимый дух торжества и ненасытности плоти, зависти и эгоизма.
 
 
Я долго думал, как дать определение коммунисту, имея в виду, коммунистов чистой пробы. Таких честных людей я сам знал и видел в советских фильмах. О них читал, например, в «Поднятой целине». Это — честный коммунист Семён Давыдов, приехавший из Ленинграда в донскую станицу, как апостол, проповедовать счастливое будущее равного потребления, равного труда, равных прав, смерти, счастья и любви. Какой ужас и бессмыслица! Любовь предполагает разность, а в равенстве любви нет. В равенстве не может быть даже справедливости. Не зря его убивает Шолохов. Он не жилец в СССР.
 
Но ведь сей честный рабочий был искренен, жертвенен, чист и бескорыстен в своей борьбе и идее. И самое краткое определение коммуниста — благонамеренный идиот. Идиот — ибо полагает счастье духовного человека в бездуховном мире. Благонамеренный — потому, что искренне желает добра душе материального блага.
 
 
Салтыков-Щедрин прозрел этого благонамеренного коммуниста, готового уничтожить город и народ ради безумной затеи диктатора-идиота: «Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы, а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились, принадлежит им одним».
 
Почему именно идиот? Потому что у такого человека выключена высшая часть души, отвечающая за дух.
 
СССР погубил не Горбачёв. Его погубила пошлость — форма, лишённая содержания. Это содержание честно искали первые коммунисты и пытались найти ему соответствующую форму. Например, Макаренко или Платонов. Но коммунисты позднего времени уже ничего не искали и лишь пытались гальванизировать труп коммунизма.
 
 
Те, кто жил при позднем СССР, помнят тошнотворное идейное советское кино. Я имею в виду не весь советский кинематограф, а идейные фильмы. Народ массово уклонялся от них. Смотреть их невозможно из-за невероятной фальши. Полки книжных магазинов были заставлены томами идейных писателей, которых никто не хотел покупать, несмотря на страшнейший читательский голод…
 
Одним из последних всплесков гальванизации трупа советской культуры стало творчество человека, который последним воспринимал ложь за чистую монету, — благонамеренного правдолюба Шукшина.
 
 
Его вытащили в качестве последнего апостола коммунистической правды, дали кафедру для проповеди. Он, как и положено апостолу, был нищ, прост, жертвенен, честен, прямолинеен, нелицеприятен, немного талантлив, упёрт, вдохновенен и бескомпромиссен. И он выразил, как умел, себя и народ, который ещё верил в коммунизм. Но становилось неудобно за писателя и актёра. Почему он не видит, что цирк уехал? Зачем он рвёт на себе рубаху на виду у тех, кто уже давно никому и ничему не верит?.. И ему никто не напомнил, что его правда умерла ещё в Платоновском «Котловане»…
 
То, что было искренне и завораживающе в «Поднятой целине» у Шолохова, у Шукшина пошло и отталкивает. То, что у Маяковского было пафосом, у коммуниста Шукшина стало фарсом. Мировая идея мирового братства выродилась в колхозно-блатной «понт».
 
 
Творчество Шукшина, как в капле воды, отражено в фильме «Печки-лавочки». Смотришь, и сначала подкупает искренность, честность и простота героя, исполняемого самим Шукшиным. Но после фильма такое ощущение, будто до тошноты наелся неспелых яблок.
 
Вообще, эта тошнота послевкусия — верный признак ненастоящего искусства. Что в итоге происходит с сердцем после того, как ты позволил автору ввести себя в его мир? К сожалению, мы невнимательны к состоянию сердца, к его реакции на жизнь… Нет нужды на каждой странице говорить о Боге. Даррелл, писавший о зверях, ни разу не упоминал о Нём прямо. Но весь строй его книг о животных пронизан милующей любовью, восходящей к библейской фразе «блажен муж, который и скоты милует». Без прикасания к высшим слоям бытия искусство — просто толчение слов в ступе. Ведь настоящее искусство — не то, что есть, а то, что должно быть. А без этого — «Арзамасская тоска» и «Котлован».
 

Последний герой СССР. Последний всплеск в душах мечты о коммунизме. Свеча, пред тем как погаснуть, на минуту ярче вспыхивает. Хороший был человек. Главное — искренний. Потому и рано умер. Харизматики умирают не от сердца или инсульта, а потому, что уходит их время, небо смещается, и закрываются в нём окна, через которые они дышали. Так умер Блок. Так умерли все великие поэты России. Харизматики просто задыхаются в чужом времени. И он задохнулся. Последний коммунист нашего времени. Последний скиф Дикого поля.
 
Если прислушаться к диалогам фильма «Печки-лавочки» и осмыслить парадоксы и антитезы этих диалогов, то поражаешься, что за обаянием того, кого автор выдаёт за героя, нет ничего геройского и даже человеческого. Хитрости, снобизму, криминалу, апломбу городских и цивилизованных персонажей, предложенных деревенскому герою, противопоставляются необходимость колхозного сознания, общинно-родовая психология — это всё, что СССР может бросить в бой за правду. Уже вместо коммуниста ставится первобытный общинник, и его сталкивают с позицией советского интеллигента, давно понявшего суть КПСС, коммунизма и социализма, и открыто пренебрегающего этим надувательством.
 
 
Когда вдумываешься в ответы шукшинского героя, звучащие в этом фильме, ужасаешься их прозаической пошлости и глупости. Миру мещан противопоставляется мир благонамеренного идиота. Что лучше? Оба хуже. Они равны в своей основе. Они как Инь и Янь умирающего СССР, смерть которого была уже всем очевидна. Цинизм не лучше глупости. Простота не лучше воровства. «Святая» простота кладёт свои веточки в костёр инквизиции.
 
Шукшина поманили славой, возможностью что-то сказать народу — и обманули. А он умер, не выдержал роли…
 
 
Жаль миллионы прекрасных людей, обманутых мифом равенства, которого нет и никогда не будет в природе. Мы все равны лишь как дети Бога. Жаль крови, пролитой зря. Жаль умершей надежды. Жаль изуродованной страны, умытой кровью мечты о любви между людьми.
 
Это же надо! Ради любви, братства и свободы — залить страну кровью, затопить её ненавистью и поставить на колени, будто раба. Разве не очевидно, что так делать нельзя, что любовь и кровь — это дешёвая и пошлая рифма?
 
 
Жаль хорошего человека Василия Макаровича, самородка и писателя, которого Москва взяла напрокат и убила. Убила тем, что надорвала ему сердце. Зато, благодаря и его силе, искренности и недальновидности, на какое-то время красная Москва смогла, хоть ненадолго, ещё раз обмануть советских людей иллюзией возможности осуществления правды в СССР…
 
Мне кажется, что все честные, бескорыстные, обманутые люди СССР, у которых на руках нет крови и подлости, заслуживают у Бога особенной жалости и особенного места, где, возможно, не требуется много ума, но ценятся верность, простота и жертвенность. Упокой их, Господи, там, где Сам знаешь…
 

20.08.2018